Он проснулся в самолете и не смог вспомнить, откуда и куда он летит. Хуже того: память не изволила сообщить, как его сегодня зовут.
Плохо дело, подумал Слон. Старею. Пару секунд он просидел с закрытыми глазами, прикидываясь, что спит, хотя по изменившемуся ритму дыхания любой бы догадался о такой детской уловке, потом огляделся.
Гудение моторов, маленький тесный салон тонет в полумраке. Самолет старый, с пепельницами в подлокотниках кресел, и полупустой. Иллюминатор обледенел, за ним мельтешит серая взвесь с проблесками огоньков. Слон покрутил головой, с наслаждением хрустнул шейными позвонками. Спина ныла, колени затекли. Слон растер ладонью лоб и затылок. Голова была колючая, шершавая, небритая. Во рту кислый привкус.
Самолет клюнул носом, задребезжал. Загорелось табло с перечеркнутой сигаретой и пряжкой ремня безопасности.
Слон встал и захромал по салону, подволакивая онемевшие ноги. Он нырнул в кабинку туалета до того, как сонная и измученная стюардесса успела что-нибудь сказать.
Из зеркала на Слона посмотрел немолодой, крупный мужчина с плохо выбритой головой и помятым лицом. Здоровенный нос-хобот, хрящеватые уши с длинными мочками.
Слон – он и в Африке Слон.
При блеклом свете лампочки Слон проверил карманы. Швейцарский ножик. Фонарик-авторучка. Ключи от несуществующей квартиры. Авиабилет, посадочный талон и два паспорта. Первый – немецкий, потертый, весь в визах и штампах о пересечении границ. Рудольф Вебер. Билет на то же имя, рейс Франкфурт-на-Майне – Киев.
Франкфурт.
Слон вспомнил. Сразу заныло правое колено. Разрыв латерального мениска. Три недели стационара у местного Цирюльника в ветеринарной клинике, потом полгода вынужденного безделья из-за хромоты. Тяжелый был контракт.
Второй паспорт украинский, внутренний, Вергилин Даниил Теодорович. Новенький, страницы еще хрустят.
Вергилин. Данте. Шутники…
Согласно билета посадка должна была состояться в 22:55. Слон посмотрел на часы. Старенький «Зодиак» показывал без четверти одиннадцать.
В дверь туалета настойчиво постучали. Самолет вздрогнул и пошел на снижение. Сразу заложило уши. Слон рассовал паспорта по карманам, вернулся на свое место и неожиданно для самого себя опять закемарил.
Разбудили его жиденькие аплодисменты после посадки. За окном блестел черный мокрый асфальт аэродрома в серых проплешинах снега.
До терминала пришлось идти пешком. Было не так холодно, как сыро, дул промозглый ветер, гоняя крупчатую поземку. В рваные прорехи облаков выглядывал зеленоватый серпик луны.
Аэропорт был таким, как Слон его запомнил: маленьким и грязным. Пожилая уборщица развозила бурой тряпкой талую воду по кафельному полу.
Пограничник оказался одутловатой девицей с косой. Она повертела в руках немецкий паспорт Рудольфа Вебера, уточнила цель визита, но Слон сделал вид, что не понял. Девица соорудила косноязычную вопросительную конструкцию на английском, Слон опять пожал плечами, девица плюнула и поставила в паспорт Вебера еще один штампик.
Багажа Слон с собой не возил уже лет тридцать как.
Выйдя из здания терминала, он выбросил немецкий паспорт в урну и направился к парковке, где его и окликнули:
– Герр Вебер?
Слон обернулся. Сапожников в Киеве было двое, одного звали Петр Васильевич, а второго Василий Петрович, так совпало; те, кто видел их впервые, принимали их за братьев, не близнецов, конечно, возможно, даже двоюродных, но явно родственников, коими они никогда не являлись. Просто пребывали они уже в том возрасте, когда сходство от прожитых лет делает людей более похожими, чем гены. Петр Васильевич и Василий Петрович были подобны, как два стоптанных башмака. Один из них (Слон никак не мог запомнить, кто именно) носил усы щеточкой, желтые от табака, а второй – очки в толстой черепаховой оправе.
– Вы ошиблись, – сказал Слон. – Моя фамилия Вергилин.
Дурацкие условности были соблюдены.
– Пойдемте, – произнес тот, что с усами. – Машина вон там.
Ей оказалась старая черная «Волга», облупленная, с подгнившим днищем и ржавыми номерами. Символ былой власти в иную, не столь давно ушедшую эпоху. Ни один мент такую не остановит. Взять с владельца уже нечего, а жизнь подпортить какой-нибудь ветеран органов госбезопасности еще вполне сможет.
Слон сел сзади, Сапожники спереди, усатый – за руль, а тот, что в очках, устроился вполоборота к уважаемому пассажиру.
– Ехать часа два, – извиняющимся тоном сказал он и поправил массивные окуляры. – Можно пока ознакомиться с материалами.
Рядом со Слоном на сиденье лежал пластмассовый чемоданчик с кодовым замком, здесь их по-прежнему называли «дипломатами». Последний раз Слон видел такой в Кейптауне, внутри был «Хеклер-Кох МП-5К», тросик от спускового крючка выведен к ручке брифкейса, можно стрелять очередями прямо от колена, хотя, как объяснял владелец чудо-оружия – голландец Брам, двухметровый шкаф-телохранитель, чемоданчик следовал расположить горизонтально и прижать тыльной стороной к животу, чтобы отдача рассеивала пули слева направо… Ни Браму, ни его клиенту это не помогло.
– Какой код? – спросил Слон.
– Семь-восемь-семь, – ответил Сапожник.
Ну еще бы, мысленно хмыкнул Слон. Год написания «Паноптикона». Бентамовцев погубит тяга к символам. Хорошо хоть всевидящее око не нарисовали.
В «дипломате» обнаружилась тоненькая папочка с документами, пистолет Стечкина, глушитель к нему, проволочный приклад и два снаряженных магазина.
На обложке папки было выведено готическим шрифтом: Tim Jäger.
Слон раскрыл папку, подсветил себе фонариком-авторучкой. Медицинская карта Егеря Тима Алексеевича, родился девятого января тысяча девятьсот восемьдесят первого года… то есть ему пятнадцать лет, скоро стукнет шестнадцать. Многовато. Странно, что так долго продержался. Или не попадался, этого тоже исключать нельзя.
– Его зовут Тим? – на всякий уточнил Слон. – Не Тимофей, не Тимур? Просто Тим?
Вместо ответа Сапожник пожал плечами.
Итак, Тим. Прививки. Корь, оспа, туберкулез, полиомиелит. Аллергий нет. Группа крови четвертая отрицательная. Хронических заболеваний нет. Перелом правой руки в возрасте шести лет, все срослось нормально, рентгеновский снимок прилагается. Так, это неинтересно, листаем дальше.
Отец Егерь Алексей Германович, шестидесятого года рождения, убит в восемьдесят седьмом в уличной драке в присутствии сына, тогда же мальчишке сломали руку. Подробностей нет, преступник не найден. Мать Егерь Анна Валентиновна, шестьдесят второго года рождения, убита четырнадцатого декабря девяносто шестого, то бишь три дня назад, в собственной квартире пьяным соседом.
Потом, судя по нумерации, пары страниц в досье не хватало. Слон нахмурился. Значит, было что-то еще в биографии Тима Егеря, о чем бентамовцы сочли необходимым умолчать. Или просто напускают туману. «Видеть все, оставаясь невидимыми». Проклятые бентамовцы с их «черными досье». Опять тащить кота из мешка.
Дальше шел протокол задержания и допроса самого Тима, но ксерокопия была плохонькая, бледная, а почерк у мента ужасный, машина тем временем благополучно объехала Киев по окружной и выбралась на раздолбанную междугородную трассу, подскакивая на ухабах, и читать стало невозможно. Слон закрыл папку:
– Давайте своими словами, – потребовал он.
Петр Васильевич (или Василий Петрович) поправил роговые очки и сообщил:
– Если коротко. Пацан жил с мамой. Батю убили на улице, затоптали насмерть у него на глазах, кто, как, зачем – неизвестно. Тиму было шесть, ему сломали руку, возможно, лез защищать. Он об этом не рассказывал. Вероятно, получил еще и психотравму.
– Дальше, – поморщился Слон. Он недолюбливал психоаналитиков, тем более – доморощенных.
– У них был сосед. У Тима с матерью, в смысле. По лестничной клетке. Обычный алкаш. Как напьется – лупит жену. Та в крик. Три дня назад постучалась в квартиру Егерей и попросила спрятать ее и ребенка, грудничок у них был, мальчик, два месяца. А алкаш как раз в крутое пике вошел, делириум тременс со всеми вытекающими. Тима дома не было, ушел в спортивную секцию.
– Чем занимается?
– Дзюдо, первый юношеский разряд.
Слон одобрительно покивал.
– Дальше.
– Мать Тима впустила соседку с ребенком. Через час алкаш выломал дверь и забил всех троих молотком. Насмерть. Включая младенца. А потом ушел к себе спать. Спустя полчаса вернулся Тим. Обнаружил мать, соседку, младенца. И молоток.
– И?
– Взял молоток, пошел к соседу, разбудил его, поставил на колени и проломил молотком височную кость. Потом вызвал милицию. Тима обвиняют в умышленном убийстве всех четверых, светит пятнадцать лет. Дали бы «вышку», но он еще не совершеннолетний, да и мораторий вроде собираются вводить.
– Подождите, я не понял! – сказал Слон и уточнил: – А почему мальчишку обвиняют в четырех убийствах? Где логика? Этот алкаш – он же не первый год жену избивал. Наверняка были заявления, свидетели, участковый приходил. Нет?
Василий Петрович (Слон решил так назвать владельца очков) многозначительно хмыкнул, а голос подал водитель (методом исключения – Петр Васильевич).
– Логика, уважаемый Слон, заключается в том, что невинно убиенный алкаш был подполковником милиции Гундертайло, начальником райотдела, в изоляторе которого в настоящий момент содержится малолетний маньяк и серийный убивец Тим Егерь.
Слон скривился от отвращения. Всегда одно и то же дерьмо.
– Вы сможете достать другой транспорт? – спросил он.
– Какой именно?
– Я вывезу его по схеме «Иона». Мне понадобятся права и паспорт, можно польские, лучше – немецкие. И документы на груз.
– «Иона», – Василий Петрович аж причмокнул губами. – Изящно! Оформим все по высшему разряду!
– И еще. Где мои… – Слон замялся, пытаясь вспомнить, как будет по-русски credentials – и не смог. Но выкрутился: – Документы на вход?
– Все в «дипломате», – доложил Сапожник.
Оказывается, под пистолетом лежала еще одна папка – тоненькая, с удостоверением сотрудника ЮНИСЕФ и рекомендательным письмом с гербом Евросоюза. Там же была фотография Тима Егеря из уголовного дела, снятая, судя по цифровой метке, сразу после ареста.
Высокий, широкоплечий, не по годам развитый юноша. Длинные черные волосы, бледное (еще бы!) скуластое лицо. Чем-то смахивает на азиата, что странно – фамилия то ли немецкая, то ли еврейская. Мимика как у Будды – ничего не выражает, в покер с таким противником лучше не садиться.
А вот глаза… Глаза горели, как два уголька в сугробе.
Чистая, незамутненная ненависть тлела в душе Тима Егеря.
Из него выйдет толк, подумал Слон. Знакомый типаж. Сам таким был.
Он спрятал документы в карман к украинскому паспорту, все остальное, включая пистолет – обратно в «дипломат», и спросил:
– Мобильная связь тут есть?
– Увы, еще далеко не везде, – развел руками Василий Петрович. – Возьмите лучше пейджер, мы пришлем сообщение, когда подгоним транспорт. «Дипломат» заберете?
Слон хохотнул, представив себе, как он врывается в два часа ночи в райотдел милиции со «Стечкиным» на перевес, стреляя очередями налево и направо, как Терминатор.
– Нет. Оставьте его в новой машине. Я попробую сделать все тихо.
– Будет исполнено, – синхронно кивнули оба Сапожника.
Слон откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
– Разбудите меня, когда приедем, – попросил он и моментально уснул.
***
Свет в камере не выключали, и последние трое (или больше?) суток Тим Егерь балансировал на грани зыбкого забытья. Ни задремать толком не получалось, ни проснуться.
С ним все время что-то делали. Водили на допрос. Он что-то говорил, подписывал какие-то бумажки. Потом у него брали отпечатки пальцев. Соскобы из-под ногтей. Лезли ватной палочкой в рот. Опять отправляли в камеру.
Камера была большая, четыре пары двухэтажных нар, но Тима в ней содержали в одиночестве. Уснуть все равно не получалось.
Почему я ничего не чувствую? – спрашивал себя он. Мама умерла. Тетя Оля и маленький Вовка – тоже. Я убил мудака Гундертайло. Меня посадят в тюрьму.
(Тебе дадут лет пятнадцать, сказала тетка из прокуратуры. Выйдешь через десять, в две тысячи шестом. Сколько тебе будет? Двадцать пять? Молодой еще, вся жизнь впереди! Ты, главное, доживи…)
Ныла правая рука. Там, где в детстве был перелом.
Ну почему так? Сначала папу. Потом маму. А я ничего не смог сделать…
Это крутилось в голове, как зажеванная пленка в магнитофоне. Хотелось выключить. Всё.
Ну или хотя бы свет…
Лязгнула дверь.
– Егер, на выход! – Никак они не могли запомнить его фамилию. Егерь, а не Егер, дебилы.
Интересно, день сейчас или ночь? За крошечным зарешеченным окошком – луна. Значит, ночь. Странно.
Руки за спину. Лицом к стене. Наручники надевать не стали.
Сложнее всего было удержаться и не вломить конвоиру, когда тот бесцеремонно брал под локоть и вел по коридору. Только один раз. Предплечьем в горло, как Федорыч учил.
Рано, Тим! Рано! Бежать надо из суда. Спланировать все. Продумать.
Мешала лень и апатия.
В кабинете кроме знакомого опера был новый человек. Мужчина, лет пятидесяти. Не столько высокий, сколько массивный. Непропорционально крупный. Большая голова неправильной формы, похожая на картофелину, поросшую жесткой седой щетиной. Длинный горбатый нос. Большие уши. Мосластые руки-грабли.
И осанка, как будто аршин проглотил. Черная курточка сидела на нем, как китель. Есть такая порода людей – любую одежду умудряются носить, как парадный прусский мундир.
Военный? Бывший военный? Ну, не мент, точно.
– Садись, – велел опер. – Это Вергилин…
– Даниил Теодорович, – подсказал незнакомец.
– Ага. Уполномоченный по правам несовершеннолетних от комиссии Евросоюза. – Опер читал с бумажки чуть ли не по слогам. Вид у него был ошарашено-пришибленный.
Тим поглядел на настенные часы. Половина третьего ночи. Какой еще, к чертям собачьим, уполномоченный?!
– Оставьте нас, – приказным тоном произнес Вергилин.
Опер неохотно, но беспрекословно освободил стул. Перед дверью он помедлил, будто борясь с желанием ущипнуть себя, но все же вышел. Клацнул ключ в замке.
– Садись, Тим, – сказал уполномоченный.
Тим понял, что все еще стоит. Он присел на шаткий деревянный стул. Его собеседник вальяжно раскинулся в офисном кресле хозяина кабинета, закинул ноги на стол.
– Меня зовут Слон. И у меня есть к тебе дело.
Слон? Дело? Теперь уже Тиму захотелось убедиться, что он не спит. Что еще за бред в три часа ночи?
– Ты убил мента, – как ни в чем ни бывало, продолжил Слон. – Твои шансы дожить до суда – крайне малы. Потому что в суде всплывут неблаговидные факты из биографии убиенного тобой мента. Кто же захочет выносить сор из избы? Завтра-послезавтра к тебе в камеру посадят парочку уголовников… Ну или сымитируют попытку к бегству.
Тим промолчал. Такая мысль приходила ему в голову. Постоянно. Они будут отмазывать Гундертайло.
– Скажи мне, Тим, – вкрадчиво спросил Слон. – А что ты чувствовал, когда убивал его?
Тим подумал секунды две и честно ответил:
– Ничего.
Слон удовлетворенно кивнул. Ответ ему явно понравился.
– У меня есть к тебе предложение, – сказал он. – Я тебя отсюда заберу. В частное учебное заведение. Где твоему таланту будет найдено достойное применение.
Тим непроизвольно хохотнул. Ему вдруг показалось, что все это какой-то дурацкий розыгрыш. По мотивам бульварных романов. Про спецшколы шпионов и диверсантов, было такое старое советское кино…
– Ты тоже мент? – в лоб спросил Тим.
У Слона появилось такое выражение на лице, как будто его упрекнули в копрофилии.
– Я что, похож на мента? – оскорбился он.
– Чекист? – продолжал упорствовать Тим.
– А есть разница? – уточнил Слон.
– Вообще-то, да…
– В сортах дерьма не разбираюсь! – отрезал Слон. – Я когда-то был солдатом, с тех пор с государством дела не имею. Я же сказал – частное учебное заведение. Private business, – добавил он с акцентом, какой Тим слышал только в американских фильмах, а его преподавательница английского за подобное произношение ругала.
– Значит, бандиты, – сделал вывод Тим.
– Оценочное суждение, – пожал плечами Слон.
– В смысле?
– Мы предоставляли определенные услуги задолго до того, как их объявили вне закона. Черт побери, да наш бизнес старше самой концепции «законности»! – ухмыльнулся Слон.
В дверь постучали.
– Вы долго там еще? – поинтересовался опер из коридора.
– Скоро заканчиваем! – повысил голос Слон и обратился к Тиму. – Он прав, мы толчем воду в ступе. Терять тебе нечего, это мы уже уяснили. Приобрести можешь многое. Но решить надо прямо сейчас. Идешь со мной или остаешься здесь?
Тим насупился. Сначала предлагают неизвестно что, а потом заставляют решать очень быстро. Я еще не понял, или оно мне надо, а оно уже заканчивается.
– Все это смахивает на какой-то тупой ментовской развод, – от души сказал Тим.
В кармане у Слона что-то пискнуло. Он вытащил пейджер, прочитал сообщение, встал, подошел к окну и отодвинул штору. Что бы он там не увидел, его это устроило – судя по одобрительному кивку.
– Логично, – сказал он. – Но есть только один способ в этом убедиться.
Быстрым шагом он пересек кабинет и постучал в дверь.
– Мы закончили! – крикнул он.
Дверь открылась, вошел совершенно обескураженный опер.
– И что? – спросил он.
– И всё, – сказал Слон.
Правой рукой он толкнул опера в левое плечо, а левой – дернул за правую руку. «Тяни-толкай», приемчик простенький, но надежный, Федорыч такой показывал. Когда опера развернуло вокруг своей оси, Слон пнул его под коленку, схватил двумя руками за лицо, потащил голову мента на себя, выводя того из равновесия, и быстро, почти аккуратно уложил на пол, лицом вниз. Потом Слон уперся коленом в позвоночник опера между лопаток, повернул ему голову на девяносто градусов влево и резко рванул.
Хрустнуло. Тело опера вздрогнуло и замерло. В кабинете отчетливо запахло дерьмом.
Вся процедура заняла около двух секунд.
Он же его убил, ошарашенно подумал Тим.
– Я буду ждать тебя на улице, – как ни в чем ни бывало заявил Слон. – Ровно десять минут. Считай это вступительным экзаменом. Не уложишься – дальше ты сам по себе. И учти, этого, - он пнул труп опера ногой, - тоже повесят на тебя.
И спокойно вышел, оставив Тима наедине с мертвым ментом. На часах было без четверти три.
Мама Тима работала медсестрой в отделении реанимации областной больницы; денег в семье никогда особо не водилось, поэтому играть на компьютере Тим ходил к Левке, единственному, пожалуй, человеку, которого Тим мог считать своим другом. У Левки (Левон его звали по-настоящему, он был армянин, и лупили его нещадно в классе до тех пор, пока он не задружился с Тимом) дома стоял «Пентиум», и на нем запускалась самая крутая игра – «Thief», или «Вор» по-нашему – из всех, что Тим видел.
Вот то, как Тим двигался после ухода Слона, больше всего напоминало игру в «Вора». Пустое, вымершее здание райотдела, темные коридоры, лунный свет через зарешеченные окна отбрасывает белые клетчатые квадраты на вытертый линолеум. Держись в тени и не шуми. Двигайся плавно, как минутная стрелка у механических часов. Любой дурак заметит движение секундной стрелки. А минутной? А часовой? Вот то-то.
Тим прочитал это в какой-то книжке – но, если бы его спросили в какой, ответить бы не смог.
Ему везло. До первого этажа он никого не встретил. Еще бы, в три часа ночи. Дальше был узкий и длинный, как кишка, коридор, новомодная металлопластиковая дверь в конце, а за ней – конторка дежурного и вестибюль, а уже оттуда прямая дорога была на улицу, к свободе.
Но за конторкой, это Тим уже выяснил, денно и нощно сидел кто-то из ментов. И, самое паскудное, ни секунды не спал – потому что прямо напротив была стеклянная стена дежурной части, где тоже кто-то постоянно маячил.
Там не проскользнешь.
Из того, что нашлось в кабинете покойного опера (как его, блин, звали то? А, уже пофиг!) на роль оружия годился только отточенный карандаш. Даже табельного «Макарова» у опера при себе не было. А карандаш – это вещь, Тим припрятал его в карман, и вот теперь, перед предпоследней дверью, ведущей к свободе, вытащил и зажал в кулаке, как нож.
Ну, была не была!
Тим дернул на себя дверь, вышел в вестибюль и повернулся к сидящему за конторкой менту. Им оказался жирдяй с бутербродом в одной руке и металлической кружкой чая в другой. Глаза мента округлились от удивления (он узнал Тима – еще бы, местная знаменитость, самого Гундертайло завалил пацан!), он сделал судорожно глотательное движение, проталкивая в себя недожеванный бутерброд, а Тим шагнул вперед и резким ударом снизу-вверх вогнал карандаш под челюсть жирдяю.
Тот даже закричать не смог: карандаш пробил ему двойной подбородок и пришпилил язык к нёбу. Мент дико завращал глазами, и Тим еще раз ударил, на этот раз ладонью по ластику на тупом конце карандаша, загоняя его еще глубже, сквозь носоглотку – в мозг.
Жирдяй умер мгновенно и бесшумно, без хрипа и всхлипа.
Тим огляделся.
Пустой вестибюль. За стеклом дежурки чей-то мясистый затылок. У стены – откидные стулья, точь-в-точь как в школе, в актовом зале. Над ними две доски. На одной – «Их разыскивает милиция», мутные фотки и карикатурные фотороботы. На другой – «На страже порядка», портретная галерея пищевой цепочки МВД, от министра со всеми его замами и до покойного Гундертайло с черной траурной ленточкой.
Дальше была дверь, ведущая к свободе.
Но Егеря перемкнуло. Видеть рожу Гундертайло с припиской «героически пал при несении службы» оказалось невыносимо.
Тим дотронулся до чашки чая убитого им жирдяя. Почти кипяток. Отлично.
Он взял чашку, пересек вестибюль и постучал в окно дежурки. Хозяин мясистого затылка поднял лицо, такое же складчатое, как у шарпея, осоловело посмотрел на Тима, потом на пустую конторку и спросил:
– Что такое?
– Там человеку плохо, – сообщил Тим, держа чашку ниже окна.
Мясисто-складчатый подорвался с места, загремел ключами, отпер дверь и выскочил в вестибюль.
Егерь плеснул ему кипятком в лицо и, прежде чем он успел заорать, ударил костяшками пальцев в кадык. Вместо крика вышел хрюк. Егерь пнул мента по яйцам, а когда тот согнулся, поймал его на «гильотину». «Мае-хадака-джимэ» по-японски, говорил Федорыч, но все называли просто «гильотина». Зажать голову противника под мышкой, предплечье на трахею, прижать, досчитать до десяти. Мясистый обмяк на «пять». Егерь позволил ему упасть и посмотрел на настенные часы.
Три пятьдесят две.
Осталось три минуты.
Он выскочил наружу, в лицо ударил морозный воздух, сразу закружилась голова.
Слон стоял возле большой черной машины, похожей на кита. Горбатая лакированная крыша, удлиненный капот… да это же катафалк!
При виде Тима Слон довольно ухмыльнулся. Тим ощутил порыв пуститься в бег, но делать этого было нельзя. Вдруг кто-то смотрит из окон? Поэтому идти надо уверенно и спокойно. Как будто имеешь на это полное право.
Тут метров тридцать до тротуара. Мини-аллейка из елок, лавочки для курения, ноздреватые сугробы на клумбах, все монохромно-зеленоватое, призрачное, вымороченное.
Главное – не бежать.
– Эй, ты! Куда, блядь?! – Из-за одной из елок нарисовались две тени.
ППСники. В форме. С оружием. И один уже тянется к кобуре.
Расстояние – осталось метров двадцать. Слишком много, чтобы добежать, слишком мало, чтобы промахнуться.
– Стоять! – Вот уже оба заступили Тиму дорогу, держа оружие наизготовку.
А потом у них взорвались головы. Одна за другой, и «пепсы» попадали вниз, как мешки с картошкой, и снег под ними стал быстро чернеть.
Тим поднял взгляд с внезапно умерших ментов на Слона. Тот по-прежнему стоял возле катафалка, но теперь в руке у него был пистолет с очень длинным глушителем.
Папа Тима (которого он почти не помнил, не считая момента гибели) увлекался оружием. В армию его не взяли из-за близорукости, рассказывала мама, но страсть ко всему, связанному с человекоубийством, он пронес через всю жизнь. Единственное, что осталось у Тима от папы – огромный зеленый том «Стрелковое оружие» за авторством некоего Жука, целиком состоящий из картинок и описаний пистолетов, револьверов, пистолет-пулеметов и автоматов.
Книгу эту Тим в детстве зачитал до дыр, знал практически наизусть, поэтому оружие Слона опознать не составило труда. АПС, точнее – АПБ, автоматический пистолет бесшумный, он же «Стечкин» с глушителем, оружие всяких разных засекреченных спецназов и киношных киллеров.
Почему-то именно этот пистолет – редкий, секретный, окруженный ореолом легенд – окончательно убедил Тима, что Слон не псих и не обычный бандит.
– Ровно десять минут, – сказал Слон, убирая «Стечкина» под куртку. – Молодец, пунктуально. Ну что, поехали?
– Поехали, – сказал Тим.
***
Когда они миновали городскую черту, Слон притормозил у первой же заправки.
– Клаустрофобией не страдаешь? – спросил он.
– Вроде нет.
– Советую сходить поссать. До границы шесть часов, больше остановок не будет. – Слон вытащил пистолет, открутил глушитель, сунул и то, и другое в бумажный пакет. – На. Выкинь в мусорный бак.
– Его же найдут!
– Обязательно найдут. И применят. Кто-нибудь где-нибудь кого-нибудь убьет. А потом его поймают с этим пистолетом и повесят на него двух ментов, убитых перед райотделом. Ну и всех остальных тоже. Кстати, сколько ты сделал?
– Двоих.
– Нормально. С почином. Давай, время не ждет, поторапливайся!
Тим послушно выбрался из машины и на негнущихся ногах пошел к заправке. Азарт выдохся, начинался мандраж. Его слегка знобило, пистолет в бумажном пакете казался тяжелым, как гиря.
Заправка была из новых: чистенькая, с мини-маркетом и цивильным туалетом. Одно плохо: вход в сортир не с улицы, а через кассу. Автоматическая дверь разъехалась, а Тим оцепенел.
Они все поймут, в ужасе подумал он. От меня смердит тюрьмой. А мою фотку уже наверняка показали по телеку. Сейчас все кончится.
Но на него никто не обратил внимания.
В туалете было пусто и очень чисто. В белом свете неона лицо Тима в зеркале напоминало покойника. Он зашел в кабинку, запер дверь (этого больше всего не хватало в камере, там унитаз стоял за невысокой загородкой, и, хотя Тим сидел один, невозможность закрыться вымораживала), сунул пакет с пистолетом в мусорную корзину, расстегнул ширинку и начал мочиться.
Из него лилось, как из садового шланга. Весь страх, все нервное напряжение вышли из него с тугой струей мочи. Аж потом прошибло в конце, испарина выступила на лбу и под затылком.
Закончив, Тим вышел из кабинки и опять посмотрелся в зеркало.
Что ты, мать твою за ногу, делаешь? Во что ты ввязался?! – спросил он себя.
Отражение не ответило.
В туалете было всего одно окошко. Высоко, под потолком – но достаточно большое, чтобы пролезть.
Тим поставил ногу на умывальник, потом на сушилку для рук, дернул створку, зацепился, повиснув на окне спиной к стене, сделал «подъем-переворот» и выскользнул в окно ногами вперед.
Приземлился в сугроб. Моментально намокли ноги.
– Отлично, – сказал Слон. Он стоял под окном сортира со скучающим видом. В руках Слон держал странный баллон, смахивающий на углекислотный огнетушитель. – Я уж думал, ты никогда оттуда не вылезешь. Попытка засчитана. А теперь подумай, как далеко ты уйдешь без денег, оружия и документов. Я, по крайней мере, вывезу тебя за границу. Поэтому дальше давай без глупостей. Договорились?
Тим угрюмо кивнул.
– На, держи! – Слон протянул Тиму баллон. На нем было написало «Oxygen», а от вентиля тянулся шланг с водолазным загубником.
– Зачем это?
– Дальше поедешь в гробу. Гроб герметичный. Кислорода тут хватит на сутки, мы приедем раньше. Если хочешь, могу дать снотворного.
– Не хочу.
– Ну, тогда поехали.
Они вернулись к катафалку, и Тим послушно залез в гроб. Такие он видел только в фильмах про Дракулу и про похороны американских мафиози: красного дерева, с никелированным ручками, атласной обивкой.
Интересно, в каком маму похоронили, подумал он, прежде чем Слон захлопнул крышку и наступила темнота.
Заурчал мотор и катафалк плавно тронулся с места.
Судя по тому, что Слон не разворачивался, ехали они в том же направлении.
На запад.