Антон Фарб
Будут жертвы и разрушения
Интересно, кто здесь жил раньше? Берлога холостяцкая, однокомнатная, средней степени запущенности. В прихожей на вешалке – потертая косуха, под ней – берцы, мой размер, вот уж свезло так свезло. Но косуха состарена искусственно, какого-то дорогущего мотоциклетного бренда, и пахнет новой кожей, а не бензином и маслом. И берцы почти не ношенные. Не байкер.
В комнате – стол с двумя большими мониторами, навороченная клавиатура и геймерская мышка. Под столом сиротливо висят провода, системника нет. На стене плазма, в паутине трещин, как будто по ней долго и целеустремленно лупили молотком.
Дверь на балкон открыта, оттого в комнате такой дубак. На балконе – жестяная бочка, из нее выпирает обугленный системник без кожуха, оплавленные платы смердят паленым пластиком. Под системником в бочке разломанный надвое ноутбук, закопченный, но не сгоревший – алюминиевый корпус огонь не взял.
Я закрыл балконную дверь, нашел пульт от кондиционера и прибавил температуру. Чай, не май месяц… октябрь? Ноябрь? Словом, поздняя сырая осень. Или ранняя теплая зима. Я не так замерз, как продрог. И дико хотелось жрать.
В кухне был срач. Полная пепельница, грязная посуда в раковине. В холодильнике – бутылка текилы, соус табаско, пачка «мивины». В морозилке – комок пельменей, зеленоватых от плесени. Нет уж, спасибо.
Осторожно глотнул текилы из горла – с дозатором не такая уж тривиальная задача, но все стаканы были грязные, липкие, мерзкие. По горлу прокатилось тепло. Сразу прошел озноб. Хотелось бы еще, но на пустой желудок нельзя, развезет.
Черт, почему в доме нет никакой жратвы? А хуже всего – нет кофе. Я себя знаю. Я если кофе не выпью, будут жертвы и разрушения.
Придется выходить.
А не хочется.
Я и сюда-то еле добрался. Ладно, это все лирика. Не жить же я здесь собрался. Отлежаться до темноты. А потом – на прорыв.
Я вернулся в комнату, прилег на матрас – модный, ортопедический, запоминающий форму тела. Как будто я всегда на нем лежал. Закрыл глаза. Увидел Дока. Как его рвали на части эти твари. Открыл глаза. Сел. Потер виски.
Уснуть не получится. Ну и ладно. Проведем время с пользой. Тем более, за окном уже начало сереть осеннее небо в грязных потеках туч.
Следующие полтора часа я обшаривал квартиру неведомого мне айтишника (ну или кем он там был) в поисках чего-нибудь, похожего на оружие.
Нашел в ящике стола подвесной замок, хороший такой, стальной, грамм триста весом. Нашел бандану. Привязал бандану к дужке замка – получился кистень.
Отвертка-перевертыш: плоская и крестовая, только вынуть и перевернуть. Вставил крестовой стороной, обмотал ручку изолентой в два слоя – сначала липкой стороной внутрь, а потом ей же наружу, чтобы не скользила в руке.
Из обрезка тканевой оплетки для кабеля и шнурка соорудил ножны, повесил отвертку на шею, ручкой вниз. Под худи не видно.
Нож. Канцелярский, выдвижной. Острый как бритва. В отличие от дешевых китайских кухонников со скользкими, заляпанными жиром рукоятками.
Стопка глянцевых журналов. «Популярная механика» и «Максим». Обмотал предплечья, прихватил сверху изолентой. Отличная броня от укусов и порезов.
В пачку табаско аккуратно налил текилы, взболтал, закрутил крышку, проковырял дырочку, стравил лишний воздух. Для пробы прицелился в холодильник и сдавил пачку. Коктейль «Ча-ча-ча», перцовый спрей импровизированный, струйный, радиус действия – от полутора метров и меньше с каждым новым выстрелом.
Плеснявым хватит. Для грибанутых есть кистень, отвертка и нож. Хуже всего нарваться на кликарей…
Осталось одеться так, чтобы меня не распознали с дрона. Косуху я с сожалением забраковал – тяжеловата, сковывает движения, да и уж очень легко считывается. Зато в шкафу нашлась винтажная армейская куртка М-65 – то, что надо! Куча карманов, невыразительный внешний вид. Плюс бейсболка и капюшон от худи. Должно проканать.
Нож в правый карман, кистень в левый. Пачку «табаско» - в набрюшник худи.
Берцы – как родные.
Можно выходить.
***
Я почти успел проскочить перед факельным шествием – плеснявые маршировали ритмично, но медленно, синхронно подволакивая левые ноги и скандируя бессмысленные речевки (ритм, ритм, ритм – мозговая плесень больше всего любит ритм, а также единообразие и внешнее подобие, например, ничем не объяснимую, иррациональную тягу к фиолетовому цвету: все эти шарфики, шапочки, ленточки, сумки ядовито-баклажанного оттенка, и нет, это не маркеры «свой-чужой», говорил Док, просто дисфункция зрения, своих плеснявые отличают по запаху) – но тут пошел дождь.
Как ни парадоксально, но плеснявые боятся воды с разной степенью интенсивности – от простого отвращения до классических, как при бешенстве, гидрофобии и панических атак. Тепло они любят все одинаково, отсюда, кстати, тяга к факелам – так легче обмениваться спорами, а вот дождь заставил шествие превратится в бегство, этакую пародию на марафоны грибанутых, забег хромых, полуслепых и убогих.
Толпа настигла меня прямо посреди улицы.
Главное – не бежать.
А это сложно.
Когда мимо тебя проносятся, ковыляя и подскакивая, баклажанные полутрупы с мертвыми глазами, продолжая горланить свои кричалки, свистелки, шумелки и рычалки:
- Оро-ро але! Але оро але! – и это не радостное «оле-оле-оле» футбольных фанатов, это утробное ворчание голодных тварей, и в воздухе пахнет кислым потом и мокрой одеждой, надо стоять спокойно, дышать через рукав и молиться, чтобы тебя не накрыло облаком спор из вонючей гнилозубой пасти ближайшего плесняра.
А еще важнее – не упасть.
Потому что затопчут.
Сразу.
В процессе решения этих двух насущных задач – не бежать и не упасть – я начал потихоньку пробираться к тротуару. В толпе надо двигаться как бы вместе со всеми, но все время забирать чуть-чуть в сторону – так, чтобы толпа тебя несла, но туда, куда нужно тебе. Мне оставалось метров пятьдесят до здания почтамта, а за ним – поворот на пешеходную Михайловскую, бугры боллардов, решетчатые ограждения и полицейская машина, туда плеснявые не попрут…
И тут я увидел ее.
Женщина. Брюнетка. Лет тридцати. Бледное, но абсолютно здоровое, лишенное присущей плеснявым асимметрии инсультника лицо – и огромные, дико перепуганные глаза.
Ну еще бы. Здоровый человек в плеснявой толпе.
К тому же, кто-то из плеснявых уже схватил ее за руку, а они твари цепкие, так просто не вырвешься – и тащил вместе со всеми.
Глупо, конечно, но по-другому я поступить не мог.
Если взяться левой рукой за правый отворот воротника, выставленный вперед локоть начинает работать в толпе, как киль ледокола. За руку я не опасался, во-первых, плеснявые не так склонны кусаться, как грибанутые, а во-вторых, скрученный вокруг предплечья журнал выдержит пару ударов ножом, даже серрейторным, проверено опытом.
Правой я нашарил в кармане «коктейль ча-ча-ча», на случай активного сопротивления плесени.
Не понадобилось.
Когда до неинфицированной женщины осталось пару метров, я разглядел, что ей в руку вцепилась толстая старуха в безумном количестве тряпья, похожая на ободранную фиолетовую луковицу.
Это хреново. Такие могут держать долго.
И тут из-за угла, с Михайловской донеслось:
- Дрожжи!
Твою ж мать. Грибанутые. Как не вовремя.
Оставшееся до женщины расстояние я преодолел в два прыжка, попутно сбив ног парочку плеснявых.
Женщина шарахнулась в сторону, поскользнулась – и упала бы, если бы не цепкая старуха, мертвой хваткой впившаяся в локоть женщины.
Я подхватил перепуганную женщину под вторую руку и не придумал ничего лучше, чем процитировать «Терминатора»:
- Если хочешь жить – иди со мной!
***
- Почему она все время меня обнюхивает? – спросила Ирена с отвращением.
Растрепанная и перекошенная старуха то и дело наклонялась к плечу Ирены и дергала правой ноздрей, продолжая при этом что-то бормотать. На Ирене была лыжная куртка из мембранной ткани – ярко-красная, и на плече уже появилась лужица старухиных слюней.
- Хочет познакомиться поближе, - сказал я и осторожно приподнял голову выше уровня подоконника.
Вроде все.
Разошлись.
Но для верности лучше обождать еще полчасика.
- Что с ней вообще такое?! – с ноткой подкатывающей истерики спросила Ирена.
- СДСГ, - ответил я и поднес палец к губам. У грибанутых слух обостренный, не ровен час – вернутся.
- Что-что? – не поняла она.
- Синдром дефицита сознания и гипоактивности, - пояснил я и на всякий случай добавил: - Шутка.
- Почему она меня не отпускает?
Лапа старухи мертвой хваткой впилась в предплечье Ирены.
- Можно переломать ей пальцы, - предложил я. – Или отрезать кисть, но будет много крови.
Ирена побледнела сильнее прежнего. Или это лунный свет пробился сквозь тучи и грязное оконное стекло? Спасаясь от зарубы грибанутых с плеснявыми мы – я, Ирена и старуха, исполнявшая роль тормозного парашюта – вломились в церковную лавку во дворике Михайловского собора. Я пинком вышиб дверь, затащил обузу внутрь, потом забаррикадировал вход шкафом с Библиями и жестом велел Ирене (тогда я еще не знал, что она Ирена) соблюдать тишину. Со старухой пришлось поступить жестче: я сорвал с нее фиолетовый шарфик и запихал ей в рот, чтобы не бормотала.
На окнах были решетки, на решетках – паутина, ни вломиться, ни заглянуть снаружи никакой возможности. Внутри пахло мокрым тряпьем, давно не мытой старухой и пылью. В углах магазинчика поблескивали золотом иконы и цепочки с крестиками. В центре комнаты стоял (испугал меня сначала) манекен в тяжелой бархатно-позолоченной спецодежде.
Не самое худшее убежище.
Минут пятнадцать спустя, когда звуки побоища на улице стихли, настало время светских процедур: знакомство с Иреной, краткий экскурс в происходящее, еще более краткий инструктаж по безопасному поведению в нашем замечательном городе, требование отдать мобильник – она его потеряла в толпе, извлечение кляпа и капание слюной для старухи.
- Да не волнуйтесь вы так. Отпустит. Слышите, как она бормочет?
- Как?
- Сбивчиво. Не в ритм. Они не могут долго без себе подобных. Когда рядом нет свежей плесени, они начинают угасать.
Словно в подтверждение моих слов, старуха перешла на медленно затихающий бубнеж и начала клевать носом. Капля слюны повисла у нее на нижней губе, раскачиваясь, как метроном.
Ирена поддернула рукав своей высокотехнологичной куртки и, о чудо, клешня бабки соскользнула.
- Слава тебе, господи, - пробормотал я.
Вообще-то я атеист, но тут обстановочка располагала. Хотя, если вдуматься, религия – тоже форма мозговой плесени… все симптомы налицо.
- И все-таки, - сказала Ирена, разминая пальцы освободившейся руки. – Я так и не поняла про эти… споры. Это что-то вроде яда? Психотропное вещество? Как со спорыньей?
- Практически. Только сильнее в разы. Про кордицепс слыхали?
Ирена помотала головой.
- Есть такой грибок-паразит, как раз из рода спорыньёвых. Подвид «однобокий» поселяется в мозгу муравья, превращает того в зомби. Потом прорастает. Вот у нас тут нечто похожее, - я кивнул на старуху. – Поражение мозга спорами неизвестной плесени. Угнетение когнитивных функций. Усиление стадного инстинкта. Нарушение работы гиппокампа, сбой в регуляторных функциях гипофиза и гипоталамуса, деградация дорсального и вентрального трактов, угнетение работы базальных ганглий. Она на самом деле практически спит.
Старуха окончательно заглохла и начала посапывать. Ирена смотрела на нее завороженно, потом перевела взгляд на меня. В глазах ее читалась здоровая доля скепсиса.
- Надо уходить, - сказал я и проверил содержимое карманов.
Нож, кистень, отвертка, перцовый спрей. Эх, фонарик бы, да со стробоскопом – от яркого мигания у грибанутых случаются корчи, как у эпилептиков.
– Идите рядом, на расстоянии руки. Ни с кем не заговаривайте. Не отвечайте, если к вам обратятся. Как будто не знаете их языка. Вы и вправду его не знаете, он только фонетически похож на человеческий. Если начнется замес – не хватайте меня за руки, держитесь у меня за спиной. В буквальном смысле держитесь – за рюкзак, за ремень или за куртку хватайтесь, не отпускайте, как эта бабка. Понятно?
- Нет, - ответила Ирена с ужасом.
- Ничего, - приободрил я. – Прорвемся. Правда, будут жертвы и разрушения. Остальное расскажу по дороге. Помогите мне сдвинуть шкаф.
Вдвоем мы убрали баррикаду и разблокировали дверь. Часть Библий рассыпалась по полу, и Ирена украдкой подобрала одну и сунула за пазуху.
Что ж, у каждого своя броня.
***
На Михайловской было грязно. Вывороченная брусчатка, перевернутые урны. Пустые бутылки из-под пива и слабоалкогольной бурды. Рваные пачки чипсов, шелуха от семечек, одноразовые стаканчики и палочки для кофе.
Как будто мусоровоз перевернулся.
Кстати, о мусоровозе: полицейская машина уже догорела, судя по всему – вместе с копами.
Решетчатые ограждения свалены в кучу возле собора, а из боллардов неведомые умельцы сложили пирамиду в три яруса, а-ля оргия снеговиков-инвалидов.
Рассыпанные чипсы хрустели под ногами. Позвякивали бутылки с аристократическими названиями «джин-тоник», «ром-кола», «водка-лайм».
Говно-еда и мусор – основные приметы, указывающие, что грибанутые поблизости. С джанк-фудом все просто, глютамат натрия их штырит круче алкоголя. Насчет мусора у Дока была теория: грибанутые очень территориальны, они гадят, чтобы пометить захваченные земли. Отсюда же, кстати, их дурная тяга к граффити.
Плеснявых видно не было. Значит, утащили трупы с собой.
Ждите новых инсталляций горе-художников.
В прошлый раз после дрожки пешеходный мост в парке украсила гирлянда тщательно разделанных, а потом так же тщательно сшитых обратно трупов.
- Я не понимаю, - сказал Ирена. – Зачем они все это сотворили?
Мы прошли мимо «Спорттоваров». Витрины были разбиты, на крыльце валялись осколки стекла и пудовая гиря, заляпанная бурым.
- Грибанутые, - ответил я.
- Тоже – мозговая плесеь?
- Формально – да. Только иного порядка. Более сложная. Другой штамм. Ну вот как есть дрожжи – тоже ведь грибы, только очень примитивные, простейшие, а есть – грибы, настоящие, с мицелием и все дела. Грибанутые так и называют плеснявых – «дрожжи». А побоище, соответственно, называется «дрожка». Вот именно она здесь и произошла.
Какое-то время Ирена хранила молчание. Мы миновали магазин одежды, несколько кафе, вышли к детскому кинотеатру.
Хорошая была улица.
И город.
До всего.
- Эй, вы! – раздалось из подворотни.
Вот блядь. Я сунул руку в карман, намотал бандану на кисть, подвесной замок зажал в руке. Длина банданы – сантиметров сорок, значит, надо будет подпустить поближе.
- Спокойно, - шепнул я Ирене. – Стой рядом и не дергайся.
Из подворотни вышли трое, в разномастном камуфляже и кроссовках. У всех троих – одинаковые черные шапочки, они же балаклавы, пока скрученные в валики на низеньких нахмуренных лобиках.
- Почему без шапки? – спросил вожак.
Белки глаз у него были розовые, с красными прожилками. Депривация сна, вот что в итоге убивает грибанутых. Семьдесят-восемьдесят часов с момента инфицирования.
Но этому придется укоротить срок.
- Вы слыхали про триединую модель мозга? – спросил я в ответ.
Вожак завис. Его соратники переглянулись.
Игра «докопаться до столба» - подойти к прохожему с бессмысленным вопросом – излюбленное занятие грибанутых.
Услышать вопрос в ответ ломает весь кайф.
- Пол МакЛин ее придумал. Три мозга: рептилии, обезьяны и человека. У плеснявых, по сути, работает только мозг рептилии. Самые базовые функции. Жрать, спать, срать. В случае опасности – бей, беги, замри. У грибанутых паразит усиливает действие лимбической системы, мозга обезьяны. Отсюда абсолютно животное поведение.
Я говорил спокойным, чуть занудным тоном, и вожак начал медленно раскачиваться в гипнотическом трансе.
- Для плеснявых очень важно быть среди себе подобных. Для грибанутых – уничтожать всех непохожих. В основе и того, и другого – старый добрый окситоцин. Но есть и побочка. Причем у каждого подвида грибка она своя. Иногда это отказ от мяса. Отказ от секса либо патологическая тяга к нему. Злоупотребление алкоголем и дешевой едой. Или наоборот, неумеренный ЗОЖ. Участие в странных, не имеющих рационального объяснения активностях – марафонах, например.
Вожак качнулся чуть сильнее и сделал полшага вперед.
Давай, родной, давай.
Камуфляжные подтянулись за вожаком.
Ближе…
- Общая черта, - продолжил я, краем глаза фиксируя Ирену, чтобы ей не прилетело, - это нефункционирующий неокортекс, мозг человека. Они ходят, разговаривают, точнее, издают звуки, похожие на речь, но не думают. Речевые центры расторможены, а префронтальная кора – увы. Док предполагал, что отсюда их крайняя склонность к агрессии.
- Док? – переспросила Ирена. – Кто такой Док?
Ее реплика сбила мне весь гипноз. Грибанутые встрепенулись и бросились вперед.
Вожака я встретил импровизированным кистенем в висок.
Хрустнуло смачно.
Про первого можно забыть.
Я крутанул замком на бандане над головой, шуганув оставшуюся парочку, а потом метнул замок в того, что заходил справа.
Попал в живот, грибанутый сложился вдвое.
Я выхватил канцелярский нож, выдвинул лезвие и полоснул оставшегося дважды, крест-накрест: первым порезом распанахал тянущуюся ко мне руку, а вторым достал до сонной артерии.
Получился годный фонтанчик.
Полюбоваться не успел: второй, со сбитым дыханием, просто попер вперед, врезался мне головой в живот и вцепился в ноги. Мы упали, я выронил нож. Грибанутый зарычал, оскалил зубы и попытался перегрызть мне горло.
Я сунул левую руку ему в пасть, зубы впились в журнал, а правой выудил из-под худи отвертку и ткнул в ухо.
Попал с первого раза.
Отвертка вошла по рукоять. Грибанутый дернулся и затих.
Ф-фух.
А что это за звук?
Ага. Понятно. Это Ирена кричит.
Это очень плохо.
Спихнув с себя труп, я вытащил отвертку, вытер ее об камуфляж покойного, убрал в карман. Нож сломался, кистень искать нет времени.
- Пошли! – Ирену пришлось как следует встряхнуть, чтобы пришла в себя. – Быстро! Ты зачем орала, дура?!
Мы нырнули в арку, ведущую к кинотеатру, за секунду до того, как с неба раздалось жужжание дрона.
***
Зомби брали числом. Герои сражались изо всех сил, в ход шли пулеметы, огнеметы и ручные гранаты, но зомби перли нескончаемой толпой, их было так много, что они выстроили пирамиду из собственных тел и преодолели стену. Брэд Питт отрубил руку укушенной девушке и спас ей жизнь.
Хорошее кино. Хотя книга лучше.
- У них были красные глаза, - сказала Ирена.
Мы сидели на последнем ряду кинотеатра. На экране зомби уничтожали Иерусалим. В полумраке горели зеленые таблички «выход». Людей не было. Кто и зачем крутил фильм – да какая разница!
- У кого? – уточнил я.
- У грибанутых. Которых ты убил.
- А, эти. Просто они не спят. И на вторые-третьи сутки глаза наливаются кровью. У Дока была идея: если плеснуть себе в глаза жидким мылом, а лучше кетчупом, сможешь выдать себя за грибанутого. На какое-то время. Больше, чем плеснявых и других грибанутых они ненавидят только здоровых. Док еще хохмил: раньше мы изучали симптомы болезни, чтобы лечить больных, а теперь – что под них мимикрировать. Потому что больных стало больше чем здоровых.
- Док. Кто такой этот Док?
- Док… Док умер. Его убили.
Ирена замолчала.
- Но как… - после паузы спросила она. – Как такое могло произойти? Как дошло до этого безумия?
Я хмыкнул.
- Знаешь, как сварить лягушку? Если бросить ее в кипяток, она сразу выпрыгнет. А если посадить в кастрюлю с холодной водой и медленно подогревать… Называется «понятие ползучей нормы». Плеснявые ходят строем, ну ок, нравится людям. Грибанутые разрисовали стенку граффити – современное искусство. Потом еще одну стенку, потом еще. Постепенно, шаг за шагом. А потом появились кликари.
- Это те, от кого мы прячемся? – уточнила Ирена.
- Да. Они, родимые. Помнишь про три мозга? У плеснявых работает рептильный. У грибанутых – обезьяний. А у кликарей поражена кора, мозг человека, высшая нервная деятельность.
- Тоже грибок? Или паразит? Типа глистов или токсоплазмы?
- Если бы… Понимаешь, споры – это, конечно, опасно. Но плеснявые в целом безобидны, хотя и отвратительны, а по одиночке впадают в каталепсию. Грибанутые в силу своей пассионарности долго не живут. Да противостоять мозговой плесени или грибку можно элементарной гигиеной, хотя огнеметы работают лучше. С кликарями все по-другому.
На экране Брэд Питт выбирался из упавшего самолета.
Зомби рычали.
А меня пробило на философию.
Так всегда бывает, когда я кого-то убью.
- Если задуматься, вся история человечества – это история идей. Построить пирамиды. Освободить Гроб Господень. Открыть Америку. Слетать на Луну. Склонить особей «хомо сапиенс» к опасной для индивидуума, но полезной для социума деятельности может только информация. Вирус. Коммунизм, национализм, капитализм – подавление инстинкта самосохранения ради абстрактного понятия вроде «равенство», «родина», «деньги».
Ирена прищурилась.
- Кликари – это от слова «кликать». Мышкой. Они подцепляют по десяток вирусов в день. Увидел-лайкнул-репостнул. Поучаствуй во флешмобе. Поддержи комментарием. Если у людей есть моторика, то у них – боторика, поведение, свойственное ботам. Простейшие алгоритмы. Какая разница между революцией и флешмобом? С точки зрения программирования? Да никакой. Много людей должны собраться в одном месте с одной целью. Дальше – боторика. Причем система самоподдерживается, чем больше кликарей участвует во флешмобе, тем сильнее вовлеченность каждого.
- А мы тут причем?
- А мы не участвуем, - пожал плечами я. - Ату их! Чужие! Неправильно себя ведут. Это новый уровень мозговой плесени – или очень старый.
- И поэтому ты хотел забрать мой мобильник?
- Так точно.
- И теперь они выслеживают нас с беспилотников, мониторят по уличным вебкамерам, рассылают описания друг другу и хотят нас убить.
- Ну да, примерно так.
- А кто им приказал?
Я хохотнул.
- В том-то и прелесть, что никто. Нет никакого злого гения, теории заговора, рептилоидов, даже умысла в этом нет. Есть техногенная катастрофа. Инфогенная, если угодно. Средневековый крестьянин, ставя чайник на огонь, не понимал, что сила пара может изменить мир. Фабрикант-капиталист, глядя на дымящие трубы заводов, не думал об окружающей среде. Современный человек, черпая информацию отовсюду и безлимитно, даже не задумывается, как она влияет на мозг. При чудовищном изобилии и катастрофическом соотношении «сигнал-шум»… это как пить воду из реки возле химзавода.
- И нам не победить, - подвела черту Ирена.
- Увы. Грибанутого можно пристрелить до того, как он успеет заразить много народа. Кликарь убитый – такой же источник информации, как кликарь живой. Инфоповод. Наших бьют. И скорость распространения – космическая, ставишь хештег, попадаешь в тренд, и никаких спор не надо.
- Я что-то такое читала, - задумчиво произнесла Ирена. – Ризома, Делез и Гваттари, философия пост-модернизма…
Я поморщился, как будто укусил лимон.
- Только не надо этой фигни. Тебе не кажется, что само слово «пост-модерн» жутко старомодное? Как «модерн токинг», «АББА» и штаны с блестками. Речь не о бредовых измышлениях французских бездельников полувековой давности. Речь о сотнях тысяч людей, чей смысл существования – участие во флешмобах. Это не ризома, это мицелий. И мы для этого мицелия – опасный паразит, вредитель, мошкара. Я же говорил, ползучая норма. Мы – с точки зрения кликарей – опасные психи, а я еще и убийца.
Брэд Питт добрался до лаборатории и крался в поисках лекарства от зомби-эпидемии.
В жизни лекарства пока не придумали.
- Что же нам делать? – спросила Ирена.
- Надо валить из города. Если не получится, скажешь им, что я взял тебя в заложницы.
***
Нас догнали у фонтана. Новый, красивый фонтан в центре пешеходной улицы: без бортиков, струи воды бьют прямо из земли. Излюбленное место детворы.
Именно ребенок нас и сфоткал.
Какого дьявола он тут делал в час ночи?
Катался на велике?
Участвовал во флешмобе «поймай серийного убийцу на улицах города»?
Уже не важно. Ребенка я убить бы не смог. Хотя сопляк с аккаунтом в «твиттере» ничуть не менее опасен любого другого кликаря.
Но есть биологический барьер. Детенышей не убивать.
Это нас и погубило.
Мы успели пройти мимо фонтана, как в конце улицы, возле мэрии, мяукнула полицейская машина.
- Назад, - скомандовал я.
Оскальзываясь на мокрой плитке фонтана, мы добежали до «Пентагона» - так в народе прозвали уродливый бетонный куб, некогда ресторан «Смоленск», стоявший заброшенным последние пару лет, а теперь весь в опалубке, на реконструкции, обнесенный зеленым забором с логотипом строительной компании.
- Вот они! – раздался крик позади.
Я схватил Ирену за руку и буквально втащил под шлагбаум, ведущий на стройплощадку. Под ногами было полно строительного мусора, змеились кабели и шланги, громоздились груды пеноблоков, торчала арматура, и быстро бежать не получалось. Пришлось красться.
В небе раздалось жужжание игрушечных вертолетиков.
Что бы такое поджечь?
Нечего.
Второй раз трюк не проканает.
Тогда – в «Пентагон», в его сырую мрачную утробу, мимо распотрошенного гардероба, вверх по широкой лестнице, минуя бывший зал ресторана…
- Стоять, полиция!
Они ждали меня на лестнице. Два копа, в бронежилетах, пистолеты еще не вытащили, но держатся за рукоятки. Страховочные тренчики болтаются на ремнях. Один из копов вытащил газовый баллончик.
Ну, ребята, проверим, сколько фильмов вы смотрели.
- Назад! – рявкнул я, прижал Ирену к груди, как живой щит, левой рукой вытащил отвертку и приставил ей под подбородок.
Правую же руку незаметно опустил в карман.
Копы сработали, как кино: выхватили пистолеты, разделились и стали приближаться «тактической походкой» - как человек, несущий поднос с горячим супом, плавно перекатываясь с пятки на носок.
Красавчики!
Молодцы!
Хвалю!
Когда они подошли на полтора метра, я пустил в ход «коктейль ча-ча-ча». Первый коп сел на задницу и заплакал, выронив пистолет, а второй отчаянно заматерился, начал махать руками, споткнулся об ступеньку и покатился вниз по лестнице.
Я потащил Ирену наверх.
Крышу уже разобрали. Двутавтровые балки торчали, как менгиры в ночи. Завывал ветер.
Внизу, вокруг стройплощадки начала собираться толпа. Мигали вспышки мобильных. Кто-то притащил прожектор и настраивал стрим. Подъехал фургон с телевидения.
- Ну вот и все, - сказал я хрипло. – Добегались.
Ирена не ответила.
Я обернулся.
Она держала в руках Библию. Между страниц был заложен мобильник. Экран светился.
Это она меня заложила.
Вот сука.
А с другой стороны, чего я ожидал?
- Послушай, - сказала она. – Еще не поздно сдаться.
Я посмотрел вниз. Наполовину залитый бетонный столб. Из него торчит сноп ржавой арматуры. Идеально. Как раз для прямого эфира.
- Нет, - сказал я. – Назад я не вернусь. Я вам не лягушка.
- Подожди! – крикнула она.
Я шагнул вниз.
***
Глаза у санитара были красные, уставшие, злые.
Арматуру пришлось срезать болгаркой, потом фельдшеры скорой долго и нудно вытаскивали из трупа ржавые прутья, чтобы упаковать тело в мешок на молнии.
- Что с ним было-то, Ирена Алексеевна? – спросил санитар.
Откуда-то Ирена его знала. Впрочем, она проходила интернатуру на «скорой», всех их перевидала.
- Реактивный психоз. Параноидная шизофрения. Мания преследования. Да там целый букет. У вас сигареты не будет? – Санитар протянул ей пачку, Ирена дрожащими пальцами попыталась чиркнуть зажигалкой.
Не получилось.
Санитар отобрал зажигалку, поднес ей огонь. Ирена судорожно затянулась.
- А как он сбежал? – полюбопытствовал санитар, закуривая сам.
- Мы сделали ошибку. Он лежал в одной палате с одним нашим бывшим коллегой. Как в том анекдоте: в психиатрии кто первый халат надел – тот доктор. А там еще на фоне белой горячки пошли осложнения… Вот у них родилась одна шизоидная идея на двоих. Они ее друг другу так долго и тщательно рассказывали, что окончательно в нее поверили. Плюс – его сосед по палате знал в больнице все ходы и выходы, дружил с охраной. Ну и…
- М-да, - сказал санитар. – Дела.
- Сосед погиб при задержании. А этот добрался до собственной квартиры. Если бы он там и остался – взяли бы его тепленьким. Меня же и вызвали к нему, как лечащего врача, на случай, если он начнет чудить. Но что-то пошло не так.
- Эге, - сказал санитар.
А ведь в этих звуках нет смысловой нагрузки, вдруг подумала Ирена. Он просто мычит, как теленок. И вопросы он задает не потому, что хочет услышать ответ, а для поддержания беседы.
Боже, как устала.
Хочу домой.
Она посмотрела в красные глаза санитара. Тот прищурился и дружелюбно улыбнулся.
- Можно увозить? – спросил он.
- Минутку. – Ирена присела возле мешка, расстегнула молнию, осторожно, чтобы не измазаться кровью, сунула руку в карман разодранной куртки покойного пациента. – Все, увозите.
- Вас подкинуть?
- Нет, спасибо.
Когда «скорая» уехала, оставаться на стройплощадке повода не было. Но за забором ждали журналисты, блогеры, стримеры, просто зеваки с мобильниками наизготовку.
С ними придется говорить.
Ирена взяла полупустую пачку из-под соуса табаско, выдавила каплю себе на палец и мазнула оба глаза.
Запекло адски. Потекли слезы.
Зато глаза сразу покраснели.
Как у всех.
Житомир,
9-11 сентября 2018
